Вот как я свой архив взяла да сожгла, перепутав стопки:
все черновики мои полетели в огонь — в чёрной штопке
стро'фы, рифмы, сходящие лесенкой на водопой,
букв заглавных плетенья, — всё гудело, ныло, металось в жару смятенья.
Так чему, кому уподоблю себя —
молнии, сверкнувшей без грома?
Или так: купцу разорившемуся, князю без княжества,
домовладельцу без дома?
Или так: краю забвенья;
потерявшей и гавань, и снасти — шхуне?
Или так: безумной смоковнице, уничтожившей свои смоквы,
отпустившей путника втуне?
Правый глаз мой глядит зябликом виноватым,
левый — сурком печальным.
Всё сожжённое чудится мне теперь
драгоценнейшим, гениальным:
и особенно то, как, скорбя и жалуясь, плача и негодуя,
вдруг из самой бури слышала я “осанна!”,
начинала петь “аллилуйя!”.
…Так трудись, душа, разыскивай
в этом пепле среди бурьяна, —
над тобою месяц молоденький ножик
доблестный из кармана достаёт:
горит, серебряный, осветив дорогу кривую,
чтоб нашла наконец ты свою “осанну” и “аллилуйю”!
Ах, хоть кем — хоть юродивою прикидывайся,
хоть важной какой особой,
но найди мне этот единственный мой, особый
сокровенный ключик, клочок письма из иного края.
Там тебе прекрасно написано: “Радуйся, дорогая!”.
Оригинал записи и комментарии на LiveInternet.ru
